Патография: экзотика или методология?

Якушев И.Б. (Архангельск)

Якушев Игорь Борисович

–  кандидат медицинских наук, врач-психиатр высшей квалификационной категории, доцент Северного государственного медицинского университета (Архангельск)

E-mail: yakushev87@gmail.ru

Аннотация. Патография сегодня является редким жанром научного исследования в психиатрии, несмотря на давний опыт применения таких исследований и неизменный интерес специалистов к подобным публикациям. Роль патографий, динамическое развитие и осмысление этого метода, его перспективы и неизбежные междисциплинарные пересечения дают новые ракурсы взглядов на проблемы психиатрического содержания, позволяя увидеть неочевидные алгоритмы и параллели, особенно информативные в контексте синхронных истории и культуры.

Ключевые слова: патография, психиатрия, гениальность, психопатология.

Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.

«Non est magnum ingenium sine mixtura dementiae»
(«нет гениальности без примеси безумия»).

Л.А. Сенека.

«Безумие – это не обязательно падение. Оно может быть и подъемом. Это потенциальное освобождение и обновление, а не обязательно рабство и экзистенциальная смерть».

Ж.-П. Сартр.

«Я не изучаю человека снаружи.
Я пытаюсь проникнуть внутрь».

Г.К. Честертон.

Патография – это биография, написанная с точки зрения психопатологии и освещающая историю жизни личности, ее творчество, роль в истории, а также взаимосвязь и взаимовлияние творчества и болезни. Почти всегда патографии объектом своего внимания избирают жизнь и деятельность известных людей.

Жанр психиатрических патографий был впервые введен в психиатрический обиход немецким врачом XIX века Ю. Мёбиусом (строго говоря, он не был родоначальником научных работ в этой области – первые патографии принадлежат перу французских авторов, но именно Мёбиус стал классиком такого рода исследований: до сей поры не потеряли актуальности его патографические портреты И.В. Гете, Ж.-Ж. Руссо, А. Шопенгауэра, Фр. Ницше). Сегодня патография остается достаточно экзотическим методом психиатрического исследования и не слишком часто встречается в качестве специальных работ, несмотря на давние богатые отечественные традиции (монографии В.Ф. Чижа, очерки П.И. Ковалевского, исследования Г.В. Сегалина, современные книги А.Е. Личко, М.И. Буянова, И.И. Щиголева, А.В. Шувалова и некоторых других авторов), а также издания, регулярно выходящие за рубежом (И. Лесны, В. Грин, И. Ноймайр и др.).

Основные – системные – претензии к авторам патографий сводятся к тезисам о том, что подчеркиваемая в таких работах регулярность сочетания таланта с психической неуравновешенностью – тенденциозное преувеличение психиатров, стремящихся повсюду увидеть проявления психопатологии. Кроме того, – считают оппоненты, – невозможно пытаться объяснять жизнедеятельность великих людей с помощью тех же законов, которые определяют жизнь людей обыкновенных (неясно, впрочем, – почему: единый биологический вид предполагает и универсальный подход к этому вопросу). Претензии эти – что характерно – обычно высказываются дилетантами от психиатрии, тогда как специалистам хорошо известны соответствующая статистика и алгоритмы биологического и психологического развития организма. К принципиальным оппонентам патографических работ обычно относятся гуманитарии, которые привычно оценивают личность и ее творчество с позиций филологии, литературоведения, истории и проч., полностью исключая при этом биологический, а часто – и психологический факторы. Но они не менее (если не более) важны для понимания характера едва ли не любых видов творчества и деятельности. Как трактовать творчество Велимира Хлебникова, не учитывая влияние этого самого биологического фактора?!

Позиция оппонентов понятна: они (часто сами не отдавая себе в этом отчета) относятся к психическому расстройству, как к унизительно-постыдной социально-клинической стигме и во что бы то ни стало, стремятся сорвать этот «ярлык», «приклеенный» психиатрами к уважаемым классикам, своим «священным коровам», «защищая» их от посягательств со стороны науки, которая, по их мнению, относится к разряду тех, в которых следует «судить не свыше сапога». Но исторический процесс отнюдь не обеспокоен тем, чтобы величие деяния коррелировало с сугубой гармоничностью личности. И очень часто неуместные попытки незваных адвокатов «защитить» объект от психиатрических «посягательств» во-первых, выдают собственный брезгливый ужас этих ходатаев перед психически больными людьми и стремление оттолкнуться от унизительного (по их мнению) диагноза; а, во-вторых, обозначают частое желание трактовать некие события, как сугубое исключение из общих социально-психолого-биологических правил, как некую туманно-мистическую гениальность – «поцелуй ангела». Не исключая из своих построений «фактора ангела», патограф, все же, пытается найти какие-то дополнительные версии, выстроить гипотезы, высказать соображения-догадки, базирующиеся на научной основе. И они нередко дают новое понимание той личности, которая сумела создать артефакт, не канувший в водах Леты, а оттого интересной во всех своих проявлениях.

К задачам патографического исследования может относиться описание патологических феноменов изучаемой личности – с установлением картины болезни, особенностей ее течения, опосредованных личностью, формулировкой диагноза. Разумеется, патография никогда не бывает полной: как правило, автор лишен возможности непосредственно наблюдать объект своего исследования. Более того, очень часто интересующий патографа человек, вовсе не попадал под наблюдение специалистов, а его болезненные состояния не идентифицировались окружавшими как таковые, в силу чего не всегда фиксировались и неточно описывались. (Впрочем, аналогичная история происходит и при проведении заочной или посмертной судебно-психиатрической экспертиз, так что в этих обстоятельствах нет ничего антинаучного). Таким образом, у патографии есть специфическое – клиническое – значение.

Но у нее есть и значения историко-биографическое и культуральное. И они значительно шире простой диагностической констатации факта того, что некоторые поступки изучаемой личности-де «психопатологически детерминированы». Достоинство патографии в том, что она позволяет проследить катамнез личности на всем его протяжении, иногда собрав весьма подробные данные о наследственности и изучив документы, находившиеся прежде вне зоны доступа. Эти обстоятельства становятся уже не только клиническими аргументами, но и культурно-историческими свидетельствами. В центре внимания патографии оказывается изучение влияния среды на патологически измененную, но сохранившую творческий потенциал личность. Но не менее важным является и изучение обратной связи, возникающей при влиянии творчества (любого рода – в широком смысле слова) – на среду.

Старая идея, высказанная еще Сократом, Платоном и Аристотелем («Замечено, что знаменитые поэты, политики и художники были частью меланхолики и помешанные… Даже и в настоящее время мы видим то же самое в Сократе, Эмпедокле, Платоне и других, и всего сильнее в поэтах…»), многократно варьируемая с тех пор авторитетными философами и врачами – о близости психопатологии и одаренности, иногда складывающихся в странный тандем, работающий настолько парадоксально, что подчас адекватно оценить его работу можно только отдалившись на большое расстояние во Времени. Эта загадка, заданная Природой, до сих пор не имеет ответа, хотя интерес к ней сохраняется, о чем говорят, например, регулярные переиздания книги Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство». Поиск ответа иногда приводит к тому, чтобы найти не универсальный ключ, пригодный для тотального решения этой задачи, но – попытаться обнаружить единственно верный, уникальный способ, который может подходить только для одного-единственного случая и открывает только одну из многочисленных дверей, ведущих к тайне.

К. Ясперс где-то сказал: «Психиатрическая норма – это легкая дебильность». Словно вторя ему и иронизируя на предложенную тему, польский философ Ст. Лем, долгое время притворявшийся писателем-фантастом, сформулировал: «Человек должен есть, пить и одеваться. Все остальное – безумие». В самом деле, для существования человеку нужно всего лишь удовлетворить свои физиологические потребности. Но для жизни этого явно недостаточно. Может быть, поэтому почти у всех людей есть свои странности, свои хобби, чудачества, персональные «тараканы в голове». И именно эти особенности, а вовсе не физиологические потребности превращают человека из представителя биологического вида – в индивидуума. А в ряде случаев эти «тараканы» оказываются теми свойствами, которые начинают цениться потомками (реже – современниками) именно за их неординарность, непохожесть на обыкновенный мир и обыденный образ жизни обывателя, который «должен есть, пить и одеваться». Эти индивидуальные особенности раздвигают границы привычного мира и поворачивают к нам новые грани Бытия, неведомые прежде. Безумцем в глазах окружающих был и человек, первым понявший, что Земля имеет форму шара. Но «визионер» и «провидец» – это однокоренные слова. Метафизика «странных» людей часто опережает Время, а может быть даже – ведет его за собой.

«Настоящий поэт осторожен и скуп

Дверь к нему изнутри заперта…», –

написал замечательный грузинский поэт С.И. Чиковани, обозначив тайну, не дающую покоя исследователям уже много лет.

Одни относятся к гениальности, как к сумме факторов, полагая, что можно получить желаемое, механически сложив несколько составляющих (трудолюбие, профессионализм, волевую устремленность и проч.). Другие думают, что этого делать не следует, воспринимая одаренность, как непостижимую монаду, вечную и прекрасную Божественную тайну.

Неожиданные ракурсы при взгляде на проблему взаимоотношений одаренности и безумия позволяют по-новому увидеть эти феномены, как каждый в отдельности, так и оба вместе, в их неразрывной связи.

Парадоксальным образом психиатрический анализ личности творца в искусстве и самого искусства – через личность художника позволяет прояснить некоторые недосягаемые иным способом механизмы творчества. Такое исследование снимает непрозрачную ткань, прикрывающую скульптуру, которой никто не видел, приоткрывает ту «запертую изнутри дверь», о которой сказал Симон Чиковани.

Судьбы творцов, прочитанные в контексте эпохи, становятся частью общего исторического процесса, обнаруживая единство алгоритмов и взаимозависимость феноменов и явлений. Патография обречена стать инструментом, позволяющим не только формально и сухо проанализировать чью бы то ни было биографию, сверстав цитаты-свидетельства в лоскутное одеяло, но и сопоставить ее с современными данному персонажу обстоятельствами исторического и культурного плана, оценив и философские, и научные приоритеты Времени, так или иначе оказывающие влияние на жизнь и творчество людей этой эпохи, если не формирующие их мировоззрение абсолютно. И здесь чрезвычайно важен контекст, для оценки которого нужно хорошо представлять себе не только круг психиатрических симптомов и синдромов, но и ориентироваться «на местности» конкретных исторических реалий, эстетических обстоятельств, этических приоритетов. Многофакторное постижение судеб и деталей творчества мастера – с использованием не одного только медицинского инструментария, но – с привлечением общекультуральных, а потому неожиданных и непривычных аргументов, позволяющих интерпретировать некоторые привычные факты по-новому – дело непростое, и результаты его неочевидны (в смысле – небесспорны). Но интерес к таким работам является достаточно устойчивым, и книги такого рода, как правило, достаточно быстро исчезают с прилавков магазинов. Это неудивительно: круг лиц, которым данная тема может быть близка и интересна, не ограничивается специалистами в области психиатрии и врачами вообще. В книгах такого рода присутствует широкий круг тем и предметов гуманитарного содержания – от истории и философии – до этнографии и искусствознания, что делает их уже не узкоспециальными монографиями, предназначенными исключительно для келейного корпоративного использования, а изданиями общегуманитарного содержания, тем более любопытными, что они нередко становятся предметом заинтересованной полемики.

Попытка привлечения достижений разнообразных научных дисциплин к патографическому анализу и к самой психиатрии может в дальнейшем оказаться весьма перспективной и результативной и даже войти в привычный обиход практического врача-психиатра.

Литература

1. Буянов М.И. Преждевременный человек. – М., 1988.
2. Грин В. Безумные короли. – Ростов-на-Дону, 1997.
3. Ковалевский П.И. Психиатрические эскизы из истории: В двух томах. – М., 1995.
4. Лесны И. О недугах сильных мира сего. – Ростов-на-Дону, 1998.
5. Ноймайр А. Музыка и медицина. На примере немецкой романтики. – Ростов-на-Дону, 1997.
6. Ноймайр А. Музыканты и медицина. На примере венской классической школы. – Ростов-на-Дону, 1997.
7. Ноймайр А. Художники в зеркале медицины. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.
8. Ноймайр А. Диктаторы в зеркале медицины. – Ростов-на-Дону, 1997.
9. Сироткина И. Классики и психиатры. Психиатрия в русской культуре конца XIX – начала ХХ веков. – М., 2008.
10. Чиж В.Ф. Болезнь Н.В. Гоголя. – М. 2001.
11. Чиж В.Ф. Психология злодея, властелина, фанатика. – М., 2001.
12. Шувалов А.В. Безумные грани таланта. – М., 2004.
13. Щиголев И.И. Сексуальность и депрессивность Ивана Грозного и современное общество. – Брянск, 2009.
14. Юферев Л.А. «…и дни мои чернее ночи». Князь Петр Андреевич Вяземский: человек и его болезнь. – Киров, 2008.
15. Юферев Л.А. Для духа нет преград. Исследование эмоциональной жизни Е.А.Баратынского. – Киров, 2007.

Ссылка для цитирования

Якушев И.Б. Патография: экзотика или методология? [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. 2010. N 4. URL: http:// medpsy.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).

Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.