В.И. Гарбузов

 

Вернуться на главную страницу
О журнале
Редакционный совет
Планы редакции
Приглашение к публикациям

Предыдущие
выпуски журнала

2013 год

2012 год

2011 год

2010 год

2009 год

Павел Иванович Карпов — неутомимый исследователь
творчества душевнобольных и его время…
Сообщение 3*

Гаврилов В.В. (Ярославль)

 

 

Гаврилов Владимир Вячеславович

Гаврилов Владимир Вячеславович

–  ассистент кафедры психиатрии и медицинской психологии с курсом ИПДО Ярославской государственной медицинской академии, куратор коллекции ИНЫЕ, вице-президент SIPE (Международного общества психопатологии экспрессии и арт-терапии), вице-президент фонда «ИнАРТ» (Санкт-Петербург).

E-mail: inyeart@rambler.ru

 

Аннотация. Павел Иванович Карпов (1873-1930-е гг.) — психиатр, действительный член академии художеств (РАХН/ГАХН) — Москва. Нами продолжен обзор положений его монографии: «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» (1926), в частности, о «психотехнике творческого процесса» и особенностях творчества при различных психических заболеваниях.

Во второй половине 20-х годов в России в условиях форсированной централизации власти в руках Сталина закончился этап послереволюционной большевистской демократии и ярких экспериментов художников-авангардистов. Коммунистическая идеология начала жёстко проводить политику унификации науки и искусства. Продолжая работать в Академии художественных наук (ГАХН), П.И. Карпов с 1926 года становится членом Совета по изучению преступности и в 1929 году выходит его вторая книга «Творчество заключённых», написанная по заказу Государственного института по изучению преступности и преступника при НКВД (Народный комиссариат внутренних дел), созданного в 1925 году. В новой книге Карпов описывает рисунки настенных (рукописных) газет, созданных анонимными авторами. Размышления над рисунками поднимают вопросы психологии быта, культурно-просветительной и трудовой деятельности в местах заключения. В то время искусство прагматично рассматривалось как одна из форм идеологического воспитания «нового человека&кaquo;, исправления и перевоспитания в местах заключения. Описанное Карповым творчество в несколько в оптимистических тонах должно свидетельствовать о высоком уровне гуманизации в советской пенитенциарной системе. В монографии перечисляется комфортный распорядок заключённых, многократно повторяются утверждения о преимуществах их жизни перед западными арестантами, что, безусловно, порождает гипотезу о заказном характере издания, подконтрольным советской цензуре. Переизбыток идеологического пафоса снижает ценность издания по сравнению с первой блестящей монографией «Творчество душевнобольных…». Однако, в итоге это не умаляет значение изысканий П.И. Карпова, выходящих за пределы узкопрофильных профессиональных рамок и характеризуют его неординарным человеком разносторонних интересов и увлечений.

В начале 30-х годов директивным постановлением властей прекращается деятельность ГАХН, упоминания о Карпове и о судьбе собранной им коллекции творчества душевнобольных теряются. Не исключено, что и ему не удалось избежать сталинских лагерей и разделить участь тех, чьё творчество он недавно изучал.

Ключевые слова: психиатр П.И. Карпов, психопатологическое творчество, Российская академия художественных наук (РАХН/ГАХН), «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» (1926); «Творчество заключённых» (1929).

 

Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.

 

_______________________

* Сообщение 2 читайте в номере 4(21) 2013 г.

 

О «психотехнике творческого процесса»

Наиболее профессионально важным и безусловно интересным разделом исследований П.И. Карпова в монографии «Творчество душевнобольных…» является его гипотеза о нейрофизиологическом функционировании спонтанных импульсов творческого мышления, чаще воспринимаемых как «…неизвестно откуда пришедшее» [7, c. 161]. Этой проблеме он посвятил последнюю главу монографии — № VII — «Психотехника творческого процесса», проиллюстрировав её тремя подробными схемами предполагаемых нейропсихических процессов.

 

Восприятие качества и действия

Строение контролирующего (бодрственного) сознания (по П.И. Карпову)

«Если переходить от моментов восприятия качеств и действий к самосознанию, то этим путем проделывается синтетическая работа; наоборот, если спускаться от самосознания к восприятию качеств и действий, то будет производиться аналитическая работа, расчленяющая целое на части» [7, c. 167].

 

Карпов «утверждает», что «подсознание построено по тому же типу, что и контролирующее сознание» [Там же. С. 178]. Подсознание также руководит «поведением человека в то время, когда контролирующее сознание находится в пассивном состоянии» [Там же. С. 178], подменяя функции сознания, например, во  время  сна  и  «сноподобных состояний».  По  мнению  В.А. Урываева [11, c. 13], «…П.И. Карпов в своих работах создал концепцию непсихоаналитического понимания взаимодействия сознания и бессознательного, опираясь на принципы «содружественного» взаимодействия (фактически противопоставляя этот принцип — фрейдовскому «антагонизму» отношений между психическими инстанциями)». В то время в РСФСР «психоанализ» и имя создателя были необычайно популярны у специалистов и лиц, занимающихся вопросами психологии и культуры, но у Карпова ссылки на труды Фрейда и его школы отсутствуют не только в тексте, но и в списке использованной литературы. Тем не менее, Карпов был ориентирован в психоанализе, заочно полемизируя с Фрейдом, и даже негативно относился к авторам, воспевавшим «нездоровые отношения в области инстинкта размножения» [7, c. 30].

К слову сказать, книга психиатра П.М. Зиновьева «Душевные болезни в картинках и образах. Психозы, их сущность и формы проявления», вышедшая в 1927 г., рекомендовала 16 монографий, позволяющих «углубить и расширить свои познания по психиатрии», и в их число была включена книга «Фрейд. Лекции по введению в психоанализ. М. 1922».

Для объяснения зарождения интуитивного творческого состояния Карпов предложил рассмотреть «три стадии» процесса. На 1-й стадии в глубинах подсознания, работающего «значительнее быстрее сознания» [Там же. С. 184], образуется — синтезируется готовый образ «целостных форм» (смысловой аналог термина «гештальтунг» использовавшегося Принцхорном), который, как полагает Карпов, как раз и является первоисточником творческого процесса. На 2-й стадии, при установлении связей между подсознанием в «бодрственным активным сознанием» (контролирующим), в поток «интуитивного процесса», идущего «ассоциативным путям», попадают уже «целостные формы». Это приводит к «выкристализации» идеи. «Рождение» образа-решения, т.е. оформившейся идеи, сопровождается приятными ощущениями, доходящими «до степени восторга, до степени вдохновения» [Там же. С. 181]. При этом «ассоциативные пути», соединяющие подсознание с сознанием, чаще встречаются у людей «неустойчивых в смысле психического здоровья», которые «являются и более талантливыми или гениальными творцами» [Там же. С. 184]. На 3-й стадии контролирующее сознание, уже овладев готовой идеей, «путём аналитическим расчленяет её на составные части, по которым и создаёт стройные теории, оплодотворяющие жизнь новыми ценностями» [Там же. С. 185].

Врубель М.А. Портрет Карпова П.И.
Конец XIX—начало XX века
(ФГБУК «Всероссийское музейное объединение
«Государственная Третьяковская Галерея»)

Карпов описывает и катализа-торы, способствующие достижению аналогичных состояния творческой интуиции. Вначале перечисляются «невинные средства»: «крепкий чай или кофе», другие «работают на солнце с непокрытой головой, некоторые опускают ноги в таз с холодной водой» [Там же. С. 187]. Далее автор называет «сильные снадобия» — то, что сегодня близко к понятию допинга: для русских людей это алкоголь, для европейцев — морфий, для жителей Востока — гашиш. При этом психиатр разоблачает «обман», предупреждая о болезненном исходе: «Вызванные искусственными средствами состояния разрушают и механизм творческого процесса и весь  организм человека в  целом»,  а «…человек, раз ставший на этот путь, должен считаться погибшим для твор-ческого процесса» [Там же. С. 188].

Художественный процесс зависят не только от креативных возможностей творца, но и от его психического состояния. «Творчество во всех его видах создаётся, конечно, не только так называемыми здоровыми людьми, но и больными, людьми с неустойчивым душевным настроением, кладущим отпечаток как на поведение, так и на творчество субъекта» [Там же. С. 29]. Исходя из клинического опыта, Карпов предполагает идентичность механизмов творческого процесса, которые по сути одинаковы, как у здоровых, так и у больных людей. «Душевнобольные творят по тем же законам, как и здоровые люди [Там же. С. 6] или «творчество душевнобольных протекает по тем же законам, как и творчество у здоровых людей» [Там же. С. 19], тем самым обосновывая тождественность процессов проявления феномена креативности.

Аналогичную мысль в 1935 году высказал один из основателей советской психиатрии В.А. Гиляровский (1876—1959), сказав, что «нет принципиальной разницы между творчеством душевнобольного и творчеством нормального и даже одарённого человека».

Карпов подчеркивает, что на «творчество налагаются симптомы того заболевания, которое присуще данному больному» [Там же. С. 39]. В издании им представлены различные нозологические формы с их творческой спецификой: «раннее слабоумие (схизофрения)» — II-я, прогрессивный паралич — III-я, паранойя — IV-я, эпилепсия — V-я и циркулярный психоз — VI-я глава. Увы, объём выборки исследования не приводится. Карпов делает вывод о наибольшей продуктивности в творческом процессе именно больных с «циркулярным психозом». Однако, в клинической картине таких пациентов он упоминает и «галлюцинаторные переживания» [Там же. С. 118]. Сегодня столь серьёзные психические нарушения, скорее всего, рассматривались бы в рамках расстройств шизофренического спектра.

Карпов пытается найти секреты творческих возможностей и в особенностях душевного склада. «Творцы в области науки, искусства и техники почти все страдают нервной неуравновешенностью, характеризующейся отвлекаемостью и способностью обобщения на основе недостаточного количества признаков» [Там же. С. 7]. Автор считает: «Заключение по недостаточному количеству признаков является весьма важным симптомом» [Там же. С. 116], хотя возможно правильнее под «симптомом» полагать «особенностью» способностей. Именно гениям «присуща именно возможность заключения по недостаточному количеству признаков…» [Там же. С. 116], а отвлекаемость как раз и провоцируется повышенным настроением, экзальтацией, «оживлённой фантазией» [Там же. С. 117]. Но кроме этого набора психических характеристик творцы должны обладать способностью к интуитивным прозрениям. Особенности ассоциативных процессов и эмоциональная неуравновешенность, прежде всего, отмечены Карповым у больных с циркулярным психозом, «схизофренией» (шизофренией), паранойей. У больных эпилепсией, напротив, выявлена особая настойчивость при создании творческого процесса, которая в ряде случаев обеспечивала их авторам рождение оригинальных произведений. Карпов оценивал влияние на творчество и эмоциональных состояний: «Депрессия — состояние бездеятельное, бестворческое…» [Там же. С. 158], «Что касается состояния экзальтации, то последняя много богаче по творчеству, чем состояние депрессии» [Там же. С. 140]. Следует подчеркнуть то обстоятельство, что в данном сообщении, обсуждая выводы и гипотезы П.И. Карпова, мы ограничиваемся разбором визуальной изобразительной продукции.

У современных психиатров тоже есть любопытные, хотя и неоднозначные заключения о влиянии психопатологического опыта на творческий потенциал. Иногда встречаются  и  оригинальные  гипотезы  «предпочтений»  психопатологии  у  творцов: «…можно отметить, что, например, шизофрения и различные бредовые расстройства чаще встречаются среди художников, аффективные расстройства — среди композиторов, а у писателей и поэтов чрезвычайно распространены алкоголизм и всевозможные формы наркоманий» [12, c. 16].

Желание выявить именно «высокое положительное творчество» [7, c. 90] — важный посыл поисков Карпова при изучении результатов творчества не только душевнобольных, но и заключённых1. «В зависимости от душевного склада душевно-неуравновешенный субъект (среди них мы вправе представить и персону заключённого — примечание В.В. Гаврилова) может направлять своё творчество, то на созидание, то на разрушение» [Там же. С. 29], т.е. «На разрушения и нападения больных нужно смотреть так же, как и на творчество, но последнее имеет отрицательный характер» [Там же. С. 9].

Эффект успокоительного и отвлекающего, т.е. оздоровительного воздействия, спонтанно возникшего или направляемого персоналом, первоначально подмеченного Карповым в психиатрических больницах, был им отмечен и в исправительно-трудовых учреждениях (ИТУ). Сравнивая функции пенитенциарных заведений, он констатировал: тюрьма прошлого «приучала заключённых применять свою творческую энергию на выработку отрицательной продукции» [8, c. 6]. В современных условиях по поводу проводимых (по сути: трудо-терапевтических и арт-психокоррекционных) воздействий, поддерживаемых государством, Карпов полон оптимизма: «Современный дом заключения нашего Союза» [Там же. С. 6] оказывают «оздоровляющее влияние на психику заключённых» [Там же. С. 6], направляя их энергию на позитивные цели. Психиатр акцентирует необходимость содействия подобным начинаниям в максимально возможном масштабе: «Талант и гений проистекают из недр неуравновешенных натур, охранять и беречь последние — одна из почтенных задач, выпавших на долю общества и государства» [7, c. 160].

Творчество: разрушительное и — идеологически выверенное…

Вторая половина 20-х годов представила инновации «великого перелома». В условиях перехода к форсированному строительству социализма централизация власти в руках И. Сталина ознаменовала конец большевистской демократии и революционных экспериментов (А.В. Луначарский был смещён с поста наркома просвещения). С эклектикой «либерализма» было покончено. Разрастающийся госаппарат проводил политику унификации, приведения к общему знаменателю всех трендов развития: от наук до искусств, и этому способствовала окрепшая идеология государства. Тот, кто не соответствовал требованиям «партийности», оказывался, в лучшем случае, «попутчиком». Система организации работников здравоохранения, науки, культуры и искусства жёстко начинает регламентироваться партячейками и комитетами. Искусство прагматично рассматривается как одна из форм идеологического и воспитательного инструмента для формирования «нового человека». Поощряется лишь искусство целесообразно планируемое (не спонтанное), отражающее господствующую идеологию — укладывающееся в установленные партийными инстанциями жесткие рамки нормативной эстетики и доступное пониманию народных масс, т.е. не столь мудреное и изысканное. «В этих условиях всё, что отклонялось от нормы <…> удавалось сохранять и изучать под видом декоративного искусства» [9, c. 75].

Предполагалось, что и все достижения государства, в том числе, творческие, должны развиваться и контролироваться «сверху» по идеологической разнарядке, с учётом «политических моментов», соответствуя официальной пропаганде и «линии партии». Усиление идеологического прессинга на искусство и «закручивание гаек» приводило к бесконечной борьбе с «беспредметничеством», авангардизмом, формалистическими уклонами, безидейностью, мещанством… Эстетическая критика рассматривалась как «ростки контрреволюции», саботаж, диверсия. Режим автаркии начал опускать «железный занавес»… СССР резко сократил научные и художественные контакты с зарубежьем.

Тенденция к росту запретительно-репрессивных мер близка к тезису Карпова об «отрицательном, разрушительном» творчестве исторически значимых персон, сопоставляемом им с «творчеством душевнобольных»: «Аморальные поступки нередко яркими этапами вплетаются в человеческое поведение, иногда аморальные люди становятся отрицательными историческими личностями, как, например, Аракчеев, Малюта Скуратов, но тем не менее они пользовались не только свободой, но и властью» [7, c. 14]. «Достаточно взять несколько исторических примеров… Иоанн Грозный и Наполеон были, вне всякого сомнения, душевнобольные, направившие своё творчество в сторону разрушения; в их потребностях всегда присутствовало властное желание причинить страдание, может быть, реализация только этой потребности заставляла их переживать минуты наслаждения» [Там же. С. 29]. Возможно, в предположениях Карпова есть элементы гипердиагностики, но через несколько лет ему едва ли позволили опубликовать подобные тезисы о «торжестве разрушительного творчества» власть предержащих и их соратников.

Для П.И. Карпова исследовательская работа в Академии художеств, вероятно, оставалась наиболее плодотворным периодом деятельности, он продолжал работать в лаборатории экспериментального искусствоведения. Подводя итоги изысканий, Карпов соглашается, что рассматриваемая им тема полностью не раскрыта и возлагает надежды на продолжение работы в этом направлении, с учётом материалистически-ориентированных методологических подходов, характерных для отечественной медицинской науки. «Дальнейшее развитие науки в конце концов даст объяснение тёмным творческим процессам и свяжет их с определёнными областями мозга, но для этого нужна затрата времени и сил» [Там же. С. 189].

С середины 20-х гг. усилились нападки на деятельность ГАХН, «выявилась политическая вредоносность» академии, высказывались предположения о «базе контрреволюционно настроенной интеллигенции» среди сотрудников. В 1926 году был ликвидирован ГИНХУК (Ленинградский государственный институт художественной культуры), в 1927 году был арестован «германский шпион» К. Малевич, к 1929 году закрылись Русское Евгеническое общество, Русское психоаналитическое общество (РПСАО)… Прекратил издательскую деятельность «Клинический архив гениальности и одарённости», к началу 1930-х гг. его выпуски были изъяты из библиотек и уничтожены…  «Разрушительное творчество» набирало обороты…

В 1929 году вместо запланированного Государственной академией художественных наук выпуска уже подготовленного «Сборника по патологии творчества» (10 печатных листов) под редакцией П.И. Карпова [9, c. 80], выходит — и даже более крупным тиражом в 3000 экземпляров — другая его книга «Творчество заключённых: рисунки, скульптура и работы мастерских» (Московское издательство «нар.ком.внутр.дел», под шапкой «Государственного института по изучению преступности и преступника при Н.К.В.Д.»). К слову сказать, труд объёмом в 83 страницы оказался существенно меньше, чем предыдущая книга «Творчество душевнобольных…» (в 200 страниц).

Рост преступности в середине 1920-х годов потребовал разработки обоснованных практических мер по ее профилактике. С этой целью впервые в мире в 1925 году при НКВД РСФСР был создан Государственный Институт по изучению преступности и преступника, непосредственно разрабатывавший проблемы совершенствования советского законодательства и пенитенциарной политики для создания адекватной времени советской модели ИТУ. Для проведения исследовательской работы институт организовал специализированные кабинеты, лаборатории, клиники. В лаборатории экспериментальной психологии, созданной в 1927 году при Московской губернской прокуратуре, вопросами судебно-психологических исследований занимался Александр Романович Лурия2, в прошлом член Русского психоаналитического общества.

При осуществлении задач текущей общегосударственной политики в период НЭПа для поддержания законности потребовалось выработка соответствующих времени новых подходов к организации труда осужденных, постановке вопросов и поиску новых решений по пенитенциарной / тюремной психологии. Что касается психологии быта заключённых и темы культурно-просветительной деятельности в местах заключения, то они нашли своё отражение в статьях М.Н. Гернета, Ю.Ю. Бехтерева, П. Верховского, В. Львова-Рогачевского3.

Карпов не был новичком в вопросах, касающихся психологии заключённых. С 1926 года он являлся членом Совета по изучению преступности и массовой психотехники ГАХН. В новом сочинении П.И. Карпов прикоснулся к культурно-просветительской и досугово-трудовой теме советских ИТУ, тогда более табуированной и «закрытой» для общества теме, чем психиатрические больницы. В его работе описан конкретно-фактический материал, собранный профессором Михаилом Николаевичем Гернетом4 и хранящийся в Криминологическом Музее по изучению преступности и преступника при I-м МГУ [8, c. 39]. Профессор Гернет был одним из основателей Криминологического музея в 1899 году (в дальнейшем — Музей Уголовного права) на юридическом факультете Московского университета, став его заведующим.

Объектом исследований П.И. Карпова стали стенгазеты, подготовленные заключёнными, а также некоторые «образцы работ мастерских домов заключения» [7, c. 69]. Работая над первой монографией «Творчество душевнобольных…», Карпов знал не только анализируемый объем произведений, но и авторов творчества, которых врачевал в период создания ими работ. Заочная же экспертиза «творчества заключённых» в последующей монографии уступает в репрезентативности и объёме материалу первой книги психиатра. Предметом его изучения стали рисунки и тексты людей, незнакомых исследователю, поэтому они скорее подвергнуты описанию, чем серьезному анализу. Эти артефакты публичной стенной печати рассчитаны не столько на сокамерников, сколько на заказчиков из администрации ИТУ. Как по фильмам обласканного властью режиссёра Григория Васильевича Александрова5 нельзя объективно судить о быте советской деревни, так и по рукописным стенгазетам с рисунками, изготовленными неведомыми ЗК, было бы неверно делать обстоятельные выводы о быте и психологии заключённых. От сомнений в подлинности идеологически выдержанных «потёмкинских деревень» и искренности «потёмкинской» стенной печати, искажающих истинные события и переживания изображаемых персонажей, избавиться не получается.

Творчество заключённых

Итак, Павел Иванович берётся за новую задачу — осветить, прежде всего, особенности рисунков в стенгазетах, а косвенно — и быт, настроение заключённых, их творческие увлечения (своеобразную терапию занятостью), то есть прикоснуться к вопросам эволюции отечественной исправительно-трудовой практики, сравнивая её с ситуацией недавнего прошлого.

Революционные события серьезно дестабилизировали положение в исправительных учреждениях. Реализуя лозунг о разрушении царской тюремной системы, в стране были разрушены сотни зданий тюрем или — приспособлены для различных нужд. С начала 20-х годов формируется новая общегосударственная пенитенциарная политика, направленная на проведение в жизнь классового подхода и решение задач трудового перевоспитания осужденных. В конце 20-х годов власть уже переориентируется «на создание мощного карательного аппарата, способного эффективно решать как задачи подавления внутренней оппозиции, так и проблемы развития народнохозяйственного комплекса». [1], а силовые ведомства (НКВД и ГПУ) приводят к закреплению тенденции дегуманизации пенитенциарной сферы» [Там же].

Материалы монографии «Творчество заключённых» однозначно одобряют и иллюстрируют новый стиль работы пенитенциарных учреждений. «Жизнь заключенного нашего Союза глубоко отличается от жизни заключённых в тюрьмах капиталистических стран» [8, c. 73]. Он активно начинает акцентировать внимание на преимуществах советский системы ИТУ в противовес современным тюрьмам Западной Европы и прежним тюрьмам. Дореволюционные учреждения нередко сопоставляются автором с тюрьмами капиталистических стран, о порядках в которых Карпов черпает представление из книги немецкого коллеги Ганса Принцхорна и отечественных исследователей Е. Ширвиндта и Б. Утевского (1927 год)6, которых нередко цитирует. Тема быта и труда заключённых, затрагиваемая Карповым, являлась чрезвычайно злободневной.

Труд — одна из основных потребностей человека и, одновременно, важнейший механизмом исправления и перевоспитания осужденных. В первые годы советской власти преступность воспринималась тяжелым наследием прошлого, поэтому нередко в общественном сознании пенитенциарные учреждения воспринимались репрессивным символом царизма, а принудительный труд ассоциировался именно с рабским трудом тех тюрем. При трудном экономическом положении страны и низкой производительности труда заключенных власти стремилась, чтобы характер «социалистического строительства» в местах лишения свободы мало отличается от труда обычных рабочих. «Характеризуя исправительно-трудовую политику советского государства в 1921—1928 г.г., нельзя не признать, что одной из наиболее важных ее черт, безусловно, являлась деятельность, направленная на исправление и перевоспитание заключенных» [1].

Павел Иванович неоднократно касается темы о «правильно» организованном труде при реформировании современных тюрем, уже представляемом не как «истязания» [8, c. 67] или «источник подневольничества, мучительства и унизительности» (Ширвиндт Е., Утевский Б. — [Цит. по: 8, с. 68]), используемых в тюрьмах капиталистических стран. В новых тюрьмах «работа заключённого в нашем Союзе приравнивается к работе свободного гражданина…» [Там же. С. 68], перевоспитывая заключённого, его стремятся обучить тому или иному ремеслу: труду мебельщика, сапожника, переплётчика, швеи, изготовителя детских игрушек и картонажных изделий. Не берясь за уточнение тех или иных правил распорядка исправительно-трудовой практики, Карпов сразу сосредотачивает внимание на изобразительном «труде».

Во 2-й, самой большой по объему главе (страницы 12—65 из 83) «Творчества заключённых», он подчёркивает актуальность стенгазет, которые «являются в высокой степени полезным новшеством, они заживили психическую рану заключённого, они дали выход психическому отреагированию» [Там же. С. 18]. Возможно, случайно или невольно, встречаемся со словосочетанием «психическое отреагирование» заимствованным из психоаналитической терминологии. При знакомстве с графикой заключённых Карпов предлагает свою типологию и краткое описание содержательной части иллюстраций из стенных газет. Рисунки раскладываются по темам: «юмор», «дружеские шаржи», «пейзаж», «село в рисунках заключённого», «карты», «политика», «1 Мая», «суд», «типы», «аллегория», «жизнь в доме заключения», «мечты заключённого» и, наконец, — «обложки газет и журналов». Это изотворчество представляют из себя преимущественно варианты самодеятельно-любительского творчества, околохудожественной псевдонаивной субкультуры, подписанные нехитрыми пояснительными текстами, карикатурного или пропагандистского содержания. Карпов не берет на себя роль психодиагноста или арт-эксперта, лишь немного уделяя внимание стилю исполнения. По его поводу Карпов чаще использует термин «примитив», имея ввиду художественно упрощённое творчество. Он и ранее пользовался этим термином при описании творчества душевнобольных: «…примитив имеет очень интересные свойства; описывать эти рисунки довольно затруднительно…» [7, c. 141]. Однако значительно чаще он использует определение «примитив» при описании творчества заключённых, подтверждая этим, как он считает, недостаточный интеллектуальный уровень их авторов. Этот вывод косвенно перекликается с наблюдениями французского психиатра Марселя Режа, считавшего, что заключённые в большей мере копировщики, а не изобретатели чего-то нового [15, c. 17].

Кажется удивительным, но в первую очередь П.И. Карпов решил рассмотреть тему «юмора» у заключённых. «Весёлый рассказ, хороший каламбур, интересный рисунок», дружеские шаржи, сатиру, «находчивость, остроту», по его мнению, у сидельцев ИТУ должны вызывать «здоровый, приятный, целительный смех» [8, c. 14]. Карпов противопоставляет ему «горький, нездоровый смех», когда человек смеётся «и злым, и коварным, и хитрым, и заискивающим… <…> …и другими формами смеха» [Там же. С. 12]. Именно стенгазеты, которые он сравнивает с «художественными произведениями», и «обозрение которых» может привести к лечебному противотоскливому эффекту. «Смех, сатира, шарж являются могучими психическими рычагами, расцвечивающими пошлые будни, улучшающими настроение, помогающими найти веселье даже в обстановке лишения свободы» [Там же. С. 18]. Рисунки с юмором из стенной печати заключённых многократно иллюстрируют монографию Карпова, однако крайне сомнительно, что смех может являться одним из первоочередных и фундаментальных переживаний заключённых.

Карпов вновь и вновь возвращается к «соревновательным» сопоставлениям, подчёркивая исключительно выгодные отличия советской системы ИТУ. И «творчество заключённых капиталистических стран <…> не блещет разнообразием и характеризуется эгоцентризмом. В большинстве случаев творчество заключённого относится к мечтам о будущем освобождении или побеге, или же несёт на себе черты сексуальности» [Там же. С. 74].

Кстати, если обратиться к авторитетному мнению Марселя Режа, на которого Карпов ссылался в предыдущем издании, то французский коллега писал: «Проявление сексуальных чувств в творчестве присущее любому нормальному человеку, не оставляет равнодушных и людей с психическими отклонениями. Количество непристойных картинок, предъявляемых душевнобольными, является колоссальным. У них выделяются, в зависимости от их мастерства и художественного таланта, все стадии сексуальных рисунков — от низкого «разврата» до наиболее утончённого изображения их плотских побуждений» [15, c. 13]. Карпов явно игнорирует эту явную закономерность. Лишь единожды, рассуждая о ситуации повышенного настроения — «экзальтации» при циркулярном психозе, он отмечает: «Иногда эти больные впадают в эротические переживания и тогда они дают рисунки соответствующего содержания» [7, c. 142]. Создаётся впечатление о его нарочито, можно сказать — асексуальном, подходе в описании рисунков.

Табуирование сексуальной темы прослеживается и в монографии «Творчестве заключённых»: «Юмор иногда впадает в эротику, тогда он выливается в соответствующий рисунок» [8, c. 16] — и опять не иллюстрирует своё высказывание. В «Заключении» Карпов резюмирует: «…мы не хотим утверждать, что сексуальные мотивы совершенно изгнаны из наших домов заключения, мы утверждаем только то, что при нормальном режиме в доме заключения, где работа чередуется с отдыхом, развлечением и творчеством, сексуальные вопросы не имеют столь властного влияния на заключённых» [Там же. С. 75]. В обоих изданиях мы отмечаем некую «деликатную» сдержанность Карпова при знакомстве с подобными рисунками, что может интерпретироваться и антогонистическими отношениями материалистически-ориентированного врача с психоанализом, который уже начинает терпеть притеснения в России, где ранее он чувствовал себя значительнее вольготнее.

Небольшую главу № 3 (67—75 страницы) Карпов посвятил изучению «Мастерских и их продукции». В историческом экскурсе темы «Скульптура» здесь неожиданно всплывает материал о невостребованности скульптурных произведений. По мнению Карпова — «насколько популяризована живопись, настолько ваяние мало интересовало и широкие народные массы…» [Там же. С. 69], «…публика почти не обращала внимание на эти художественные произведения…», «надо сказать правду,  что и интеллигенция не могла похвастаться знанием этого рода искусства» [Там же. С. 69].

Подобная недооценённость «скульптуры» опять удивительна, т.к., уже с 1918 года в первую очередь в Москве активно воплощался в жизнь Ленинский план «монументальной пропаганды» — важной общегосударственной стратегии развития монументального искусства. Ленин предполагал поставить памятники более 60-ти известным революционерам, общественным деятелям, ученым, великим деятелям культуры. Возможны аналогии с утопией итальянского философа Томмазо Кампанелла (1568—1639), мечтавшего о подобном украшении идеального социалистического «Города солнца». В Москве к 1921 году было установлено более 25 памятников. Большинство проектов было выполнено талантливыми и высококвалифицированными скульпторами, среди которых были и выдающиеся, в будущем всемирно известные мастера: Сергей Меркулов, Сергей Коненков, Вера Мухина7, Карл Зале. А с 1924 года они пополнились значительными монументами «Ленинианы», увековечивающими образ вождя.

Карпов приводит некоторые «образцы скульптуры» [Там же. С. 5], но, по сути, представленные, возможно и оригинальными, тщательно и старательно подготовленными деревянными поделками, фигурками из глины и хлеба, макетами из картона. Описывает он и формирующуюся практику срисовывания по клеточкам художественных произведений, с целью их тиражирования. Это типичное для того времени явление — «массовое анонимное художественное творчество, сосредото-ченное в различных промысловых и инвалидских кооперативах…» [13, c. 44]. Как мы теперь знаем, оно поощрялось и в местах лишения свободы.

К сожалению, в работе П.И. Карпова не представлены для анализа более интимные, закрытые от надзирателей и администрации продукты творчества, рассчитанные, скорее, на индивидуальное восприятие, а потому и более эмоционально насыщенные, экспрессивные, да и — искренне информативные. Например — рисунки и надписи на стенах, самодельные игральные карты, фигурки из хлеба или мусора, пугачи, игрушки. Эти утилитарные вещи, необходимые в хозяйстве, ранее можно было встретить и у лишённых свободы представителей старых психиатрических больниц, которые тоже выполняли роль мест «исключения из общества, а, следовательно, и бунта, и крайне громкого протеста» [10, c. 42]. Карпов, однако, описывает, что «…прежнее тюремное население за неимением средств для фиксирования своих творческих продукций прибегало к помощи стен, которые и украшались надписями <…> состоящими из отборной брани, угроз по адресу заключённых или администрации тюрьмы, более или менее удачных стихов или прозы. // Дома заключения нашего Союза предоставляют право заключённому использовать для своих творческих потребностей бумагу, чернила, карандаши и т.д.» [Там же. С. 8], что и послужило предметом внимания Петра Ивановича.

Удивительно, что Карпов обходит вниманием, хотя, вероятнее всего, он просто не допущен к изучению наиболее распространённого символа тюремно-лагерной субкультуры, ставшего её «визитной карточкой» — к татуировкам. Итальянский врач-психиатр Ч. Ломброзо первым обратил внимание на нательные рисунки преступников, рассматривая автобиографичную информативность наколок. Возникновение криминальной татуировки связано с клеймением преступников с петровских времён, процедурой, носившей карательный, предупредительный, однако и устрашающий характер. С XX века уголовный мир сам стал метить своих представителей. Первоначально наколки носили подражательный характер, были просты и наивны. Естественно, «фиолетовый язык» изучался в криминалистике для идентификации и опознания «уголовников». В первые годы советской власти была введена обязательная регистрация татуировок у преступников. Выработка изобразительной символики преступного мира происходила постепенно, и накопленный диапазон смысловой нагрузки изобразительного искусства преступного мира необычайно широк. Они отражали личностные, социальные качества, жизненный опыт, профессиональную «масть» и криминальную карьеру владельцев.

Пенитенциарные учреждения и их обитатели

В своих работах Карпов неоднократно проводит сравнение учреждений (больниц, тюрем), функционирующих «до» и «после Великой революции». Он фиксирует несомненную тенденцию к изменению порядков, естественно, исключительно в положительную сторону, в современный период. В первой монографии «Творчество душевнобольных…» он упоминал о «насилиях над больными, проявляемых ухаживающим персоналом. «Поверья такого характера являются наследием дореформенных больниц, когда к больным применялось легальное насилие в виде смирительных рубах, изоляторов для буйных больниц и т.д., т.е. о тех приёмах, которые давно изгнаны из благоустроенных больниц…» [7, c. 6]. В описании этих позитивных изменений не приходится сомневаться, ибо мы представляем компетентность автора, проработавшего в психиатрических лечебницах царского и советского времени.

По поводу ИТУ Карпов уже уверенно утверждает: «В нашем Союзе места заключения подверглись резкой реорганизации: трудовые процессы заключённых подверглись коренному изменению; развлечения заключённых и их духовным потребностям не только ставятся препятствия, а, наоборот, они поощряются, благодаря чему мы имеем возможность использовать значительное число рисунков, взятых из журналов заключённых» [8, c. 4]. А в «Заключении» монографии начинают явственно проглядывать отпечатки явного идеологического, пропагандистского издания, где желаемое выдаётся за действительное. Он свидетельствует: «Распорядок дня заключённого так устроен, что труд чередуется с правильным отдыхом и развлечениями; к числу последних относятся различного рода игры, театральные представления, декламации и т.д.» (пункт 2, [Там же. С. 73]. В местах заключения «ликвидируется неграмотность» (пункт 3); заключённые «занимаются гимнастикой» (пункт 4), для них «читаются лекции» (пункт 5), они имеют библиотеку (пункт 6) и т.д. [Там же. С. 74]. Достаточно оптимистическое перечисление комфортного распорядка для заключённых совсем не напоминает описание режима «перековки» оступившихся советских людей. Но каких-либо конкретных примеров, кроме рисунков из стенгазет и поделок, представленных им чуть ранее, как и указание этих примерных идеальных ИТУ в его выводах из 17 пунктов так и не приводится.

Пункт 16 звучит наиболее комплиментарно: «Наш Союз навсегда отказался от тех отрицательных воздействий на заключённого, которые присущи капиталистическим странам. Он ввёл здоровое начало в жизнь заключённого, не лишил последнюю её красочности и разнообразности, благодаря чему и то художественное творчество …является весьма разнообразным и интересным, оно доставляет глубокую радость заключённому, оно скрашивает жизнь, протекающую вне свободы и содействует тому, что творческие родники заключённого продолжают бить живительной струёй, а нам хорошо известно, что выявление творчества благотворно влияет на весь человеческий организм, насильственное же подавление творчества ведёт к преждевременному маразму» [Там же. С. 75].

При сопоставлении первой и второй монографии П.И. Карпова обнаруживаем, что они существенно разнятся. Труд «Творчество заключенных» (1929) по сравнению с «Творчеством душевнобольных…» (1926) отличается не столь глубоко продуманным методологическим изложением, дискурсной размытостью, фактологической фрагментарностью, перенасыщением идеологической патетикой… Без сомнения, «Творчество заключенных» — труд подцензурный, он не похож на новаторскую, легко читающуюся, глубоко проработанную монографию «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники», принесшую первоначальную славу автору. В обеих книгах материал подаётся с несколько с романтических позиций, свойственных человеку гуманистических воззрений, каким представляется П.И. Карпов, но нельзя не заметить, что во второй книге позиция «Я» постепенно заменяется на расплывчатое изложение от «Мы». С позиций морали автора осуждать нельзя, учитывая сложную социально-политическую ситуацию в эту эпоху, когда врач явно находился под контролем и прессом советской цензуры. Вполне вероятно, что для исторического изучения первых шагов пеницитарной системы советской власти эта работа П.И. Карпова актуальна и по сей день. И в нашей памяти Павел Иванович Карпов безусловно остается глубоким исследователем, неординарным человеком разносторонних интересов и увлечений…

В 30-е годы в стране ещё больше усиливаются механизмы «разрушительного творчества» и паранойяльных тенденций. В период сталинского геноцида репрессиям подвергались как целые народности, так и отдельные социальные слои: И.Б. Галант объявлен «троцкистом» и выслан на Дальний Восток, В.М.  Экземплярский — в Челябинскую область, Г.Г. Шпет обвинён в антисоветской деятельности и расстрелян, И.Д. Ермаков репрессирован и умер в заключении…

Миллионы граждан-заключенных этапировались в регионы с суровыми климатическими условиями, среди них нередко были распространены татуировки вождей мирового пролетариата. Их выкалывали на груди в робкой надежде избежать пули, безосновательно рассчитывая, что конвой или палачи не посмеют стрелять в «святые» лики…

С начала 1930-х годов громче зазвучат обвинения в «несоветскости» по поводу ГАХН. «Деятельность комиссии по исследованию творчества душевнобольных… прервалась с завершением работы академии в апреле 1931» [9, c. 81; 5, c. 30]. По другим данным [4], П.И. Карпов являлся действительным членом ГАХН до 1932 года. Директивным постановлением Академия прекратила существование как несоответствующая марксистской идеологии и была преобразована в Государственную Академию искусствознания (ГАИС)8.

В 1935 году, по так называемому делу о «немецко-фашисткой организации на территории СССР», арестованы многие гахновцы. Обвинения стереотипны: за поклонение буржуазной науке, фрейдизму, евгенике, религии, за «упадничество» и «вредные политические оценки»… В 1931—1932 годах талантливому исследователю Павлу Ивановичу Карпову исполняется 58—59 лет, его следы, как и многих его коллег, теряются. С тревогой представляется худшее: не пришлось ли и ему столкнуться со сталинскими лагерями и разделить участь тех, чьё творчество он недавно изучал…

Параллельно на Западе, в стране Ганса Принцхорна, в 1937 году в момент жёсткого противостояния т.н. «здорового» тоталитарного и искусства современного, была организована глумливо-унизительная выставка «Дегенеративного искусства». Конфискованные у музеев и частных коллекционеров работы знаменитых художников-авангардистов (М. Шагала, П. Пикассо, В. Кандинского…) были объединены с экспонатами из коллекции Г. Принцхорна, что послужило сигналом к преследованию политически неугодного авангардного искусства. В дальнейшем в 1939 году изъятые из музеев работы были проданы за границу и около 5 тысяч произведений сожжены [2, c. 35]. Лишь в 2011 году немецкие таможенники в одной маленькой квартире в Мюнхене у сына «подпольного коллекционера», отец которого в 30—40-х годах торговал произведениями искусства для вождей фашизма, были обнаружены 1500 картин классиков модернизма, из которых как минимум 300 представляли экспонаты печально прославившейся выставки «дегенеративного» искусства.

В 2001 году в новом здании Университета Гейдельберга заработал ставший общедоступным Музей собрания Г. Принцхорна. Красивое и вместительное здание, где проводится обширная выставочная, культурно-просветительская и исследовательская работа.

А вопрос о судьбе коллекции П.И. Карпова не находит ответа и по сей день. А, может, стоит задуматься о создании подобного отечественного музея Искусства аутсайдеров, сохраняющего для потомков пласт самобытной субкультуры «психиатрического опыта», который начал трепетно собирать психиатр П.И. Карпов. Но пока что-то у нас тоже не очень получается…

 

_______________________

1 При цитировании П.И. Карпова уже используется информация из обеих монографий: «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» [7] 1926 года и «Творчество заключённых (Рисунки, скульптура и работы мастерских)» [8] 1929 года.

2 Лурия А.В. (1902—1977) — известный профессор психологии МГУ, основатель отечественной нейропсихологии.

3 Представленные статьи взяты из работы А.В. Быкова [3, c. 11]:
– Гернет М.Н. Журналистика и журналы в тюрьме // Право и жизнь. – 1923. – № 3;
– Бехтерев Ю.Ю. К вопросу о самообразования и заочном обучении заключенных в исправительно-трудовых учреждениях РСФСР // Административный вестник. – 1928. – № 2. – С. 53;
Он же. Музейное дело, как одно из форм внешкольной культурно-просветительной работы в местах заключения // Административный вестник. – 1925. – № 11;
Он же. Очередные задачи учебно-воспитательной работы в местах заключения СССР // Административный вестник. – 1928. – № 10. – С.38–46;
– Верховский П. Основные начала постановки культурно-просветительной работы в местах заключения // Административный вестник. – 1927. – № 1;
– Львов-Рогачевский В. Литературное творчество заключенных // Проблемы преступности: сборник. – М.-Л., 1926. – Вып. 1.

4 Гернет М.Н. (1874—1953) — крупный российский юрист, ученый-криминалист, заслуженный деятель науки. С золотой медалью закончил юридический факультет Московского университета. Он занимался и вопросами психологии осужденных в структуре тюремного социума. Используя разнообразные методы исследования, Гернет рассматривал стороны психологического восприятия жизни в местах заключения.

5 Александров Г.В. (1903—1983) — известный Советский кинорежиссёр. «Певец» революции, новой жизни и идеологии. Помогал С.  Эйзенштейну в фильме «Броненосец Потёмкин» (1925)… С 1929 по 1932 г.г. обучался мастерству в Голливуде, далее снимал ленту «Интернационал», прославляющую политику И. Сталина. В 1934 г. создаёт музыкальную комедию «Весёлые ребята», в 1936 г. — фильм «Цирк». В 1936 г. снимает и монтирует фильм «Доклад товарища Сталина о проекте Конституции СССР на Чрезвычайном VIII съезде Советов», комедию «Волга-Волга» (1938), фильм «Светлый путь» (1949) и т.д. Работы Г.В. Александрова, показывающие счастливую жизнь и широкие возможности для советского человека, явно приукрашивали изображаемую в них действительность.

6 Работа Ширвиндт Е.Г. Утевский Б.С. Советское пенитенциарное право. – М., Юридическое издательство НКЮ РСФСР. – 1927. – 276 с. приведена в «Основной литературе» П.И. Карпова, и он нередко ссылается на эту работу. Авторы сделали определенное обобщение развития пенитенциарной системы в советском государстве.

7 Мухина В.И. (1889—1953) — русский и советский скульптор, в 1912—1924 обучавшаяся в Париже. Народный художник СССР (1943). Действительный член АХ СССР (1947). Лауреат пяти Сталинских премий (1941, 1943, 1946, 1951, 1952). Самым выдающимся сооружением советской монументальной скульптуры явилась её статуя «Рабочий и колхозница», выполненная для советского павильона на Международной выставке 1937 года в Париже и в 1939 г. переустановленная у входа на ВДНХ.

8 ГАИС — научно-исследовательское учреждение, организованное в 1931 г. на основе ГАХН и искусствоведческих секторов РАН ИОН (Российской ассоциация НИИ общественных наук), в 1933 г. академия была переведена в Ленинград.

 

Литература

1.   Бомбергер И.И. Советская пенитенциарная система в годы новой экономической политики 1921–1928 гг: автореф. дис. … канд. ист. наук. – 2009 [Электронный ресурс]. – URL: http://www.dslib.net/istoria-otechestva/sovetskaja-penitenciarnaja-sistema-v-gody-novoj-jekonomicheskoj-politiki-1921-1928-gg.html

2.   Буксбаум Р. К истории вопроса о художественном творчестве душевнобольных // Из мира аднаво в другой (Искусство аутсайдеров: диалоги). – Киев: Сфера, 1997. – С. 16–39.

3.   Быков А.В. Становление и развитие пенитенциарной системы Западной Сибири в 1920-е гг.: автореф. дис. … канд. ист. наук. – Омск, 2004 [Электронный ресурс]. – URL: http://www.dissercat.com/content/stanovlenie-i-razvitie-penitentsiarnoi-sistemy-zapadnoi-sibiri-v-1920-e-gg

4.   Гальцова Е.Д. Книга П.И. Карпова «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» (1926 г.) в европейском культурном контексте: материалы к исследованию // Новые гуманитарные исследования. – 2011 [Электронный ресурс]. – URL: http//www.nrgumis.ru/

5.   Дьяконицина О.В. Маргинальное искусство как вид художественного творчества в искусстве ХХ – начала XI в. // Искусство наивных художников в контексте отечественной и мировой художественной культуры: материалы научной конференции. – М.: НИЦ «Академика», 2013. – 320 с.

6.   Зиновьев П.М. Душевные болезни в картинках и образах. Психозы, их сущность и формы проявления. – М., 1927.

7.   Карпов П.И. Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники. – М.; Л.: Главнаука, Государственное издательство, 1926. – 200 с.

8.   Карпов П.И. Творчество заключённых: рисунки, скульптура и работы мастерских. – М.: Изд-во Нар. Ком. Внутр. Дел., 1929. – 81 с.

9.   Перцева Т.М. Исследование творчества душевнобольных в Российской Академии Художественных Наук // Художественный примитив: эстетика и искусство. – М.: МГУ, 1996. – С. 76–82.

10.   Тевоз М. Ар-Брют. – Женева: Editions d’Art Albert Skira S.A., 1995. – 228 с.

11.   Урываев В.В. Психология. Психопатология. Искусство // Искусство аутсайдеров: путеводитель / под ред. В.В. Гаврилова. – Ярославль, ИНЫЕ, 2005. – С. 12–15.

12.   Шувалов А.В. Безумные грани таланта: энциклопедия патографий. – М.: АСТ – Астрель – ЛЮКС, 2004. – 1214 с.

13.   Янковская Г.А. Наивное искусство в институциональных практиках эпохи «большого стиля» // Трансформация Великой Утопии. – Пермь: Музей Советского наива, 2012. – 112 с.

14.   Prinzhorn H. Bildnerei der Gefangenen. – Berlin, 1926.

15.   Reja M. L’Art Chez Les Fous (Le Dessin, La Prose, La Poesie). – Paris. – 1907. – 76 p.

 

 

Ссылка для цитирования

Гаврилов В.В. Павел Иванович Карпов — неутомимый исследователь творчества душевнобольных и его время… Сообщение 3 [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. – 2013. – N 6 (23). – URL: http://mprj.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).

 

Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.

 

  В начало страницы В начало страницы

 

ОБОЗРЕНИЕ ПСИХИАТРИИ И МЕДИЦИНСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

им. В.М. Бехтерева


Попов Ю.В., Пичиков А.А. Особенности суицидального поведения у подростков (обзор литературы)


Емелина Д.А., Макаров И.В. Задержки темпа психического развития у детей (обзор литературных данных)


Григорьева Е.А., Хохлов Л.К. К проблеме психосоматических, соматопсихических отношений


Деларю В.В., Горбунов А.А. Анкетирование населения, специалистов первичного звена здравоохранения и врачей-психотерапевтов: какой вывод можно сделать о перспективах психотерапии в России?

Серия 16

ПСИХОЛОГИЯ

ПЕДАГОГИКА


Щелкова О.Ю. Основные направления научных исследований в Санкт-Петербургской школе медицинской (клинической) психологии

Cамые читаемые материалы журнала:


Селезнев С.Б. Особенности общения медицинского персонала с больными различного профиля (по материалам лекций для студентов медицинских и социальных вузов)

Панфилова М.А. Клинический психолог в работе с детьми различных патологий (с задержкой психического развития и с хроническими соматическими заболеваниями)

Копытин А.И. Применение арт-терапии в лечении и реабилитации больных с психическими расстройствами

Вейц А.Э. Дифференциальная диагностика эмоциональных расстройств у детей с неврозами и неврозоподобным синдромом, обусловленным резидуально-органической патологией ЦНС

Авдеева Л.И., Вахрушева Л.Н., Гризодуб В.В., Садокова А.В. Новая методика оценки эмоционального интеллекта и результаты ее применения